Channel: вороны-москвички
Forwarded from Go fiction yourself
Четвёртый пошёл! Если вы хотите написать о журнале или (ну вдруг) продавать его в своём книжном, пишите мне на @koriandrum
любой текст о Монро — попытка собрать слова о то-ли-девочке-то-ли-видении; Капоте удалось это лучше прочих. я прожила с ее внешней жизнью несколько недель — исследовать ее борьбу с голливудским «патриархатом» и собственным «двойником» оказалось занятнее всего:
Forwarded from Все пропустил
Кстати: сегодня день рождения Мэрилин Монро и, должен сказать, что смотреть можно бесконечно на три вещи: воду, огонь и фотосессии Монро. У нее какая-то завораживающая внешность - в ней есть что-то неуловимое, и это неуловимое постоянно хочется как-то различить.
В том числе, и об этой неуловимости рассказывает Саша Гусева, тексты которой я очень люблю, и всегда радуюсь, когда она соглашается по моей просьбе что-то написать. Почитайте, если будет время.
«Я никогда никого не обманывала. Но я позволяла людям обманываться. Они не очень старались узнать, кто я на самом деле. Зато легко придумывали меня»
https://blog-russia.storytel.com/istoriya-dnya/mezhdu-yavyu-i-snovideniem-uskolzayushchaya-merilin-monro/
В том числе, и об этой неуловимости рассказывает Саша Гусева, тексты которой я очень люблю, и всегда радуюсь, когда она соглашается по моей просьбе что-то написать. Почитайте, если будет время.
«Я никогда никого не обманывала. Но я позволяла людям обманываться. Они не очень старались узнать, кто я на самом деле. Зато легко придумывали меня»
https://blog-russia.storytel.com/istoriya-dnya/mezhdu-yavyu-i-snovideniem-uskolzayushchaya-merilin-monro/
отныне буду курировать полку современной русской литературы в амстердамском "Маяке" — маленьком неугасающем книжном. большая удача — сразу после приезда познакомиться с его создательницей Леной Барышниковой. прямая речь из блога:
"Сложилось так, что благодаря работе с современной литературой я то и дело взаимодействую с самобытными русскими текстами, высвечивающими приметы нашей с вами реальности и поднимающими неудобные вопросы.
Собственно, произведения эти — ответ на извечную реплику об умирающей русской литературе и ее пустотах, и я приглашаю вас к совместному исследованию экспериментальных, злободневных и смелых текстов.
Каждый четверг я буду рассказывать о знаковых книгах, осмысляющих современность с неожиданного ракурса и предлагающих нам впустить в свою жизнь новые смыслы. Может быть, кто-то отыщет свой".
скоро к нам доедет новый номер "Незнания".
а вот и ссылка
https://www.instagram.com/mayak_amsterdam/
ура!
"Сложилось так, что благодаря работе с современной литературой я то и дело взаимодействую с самобытными русскими текстами, высвечивающими приметы нашей с вами реальности и поднимающими неудобные вопросы.
Собственно, произведения эти — ответ на извечную реплику об умирающей русской литературе и ее пустотах, и я приглашаю вас к совместному исследованию экспериментальных, злободневных и смелых текстов.
Каждый четверг я буду рассказывать о знаковых книгах, осмысляющих современность с неожиданного ракурса и предлагающих нам впустить в свою жизнь новые смыслы. Может быть, кто-то отыщет свой".
скоро к нам доедет новый номер "Незнания".
а вот и ссылка
https://www.instagram.com/mayak_amsterdam/
ура!
Forwarded from Go fiction yourself
📍Коллекция фотографий из мест, где приземлилась наша «Теория»
1 – «Маршак», Москва
2 – Библиотека «Партнерского материала», Нижний Новгород
3 – «Подписные издания», Санкт-Петербург
4 – «Фаланстер», Москва
+ скоро добавится ещё книжный в Амстердаме, уже отправили туда посылку 🇳🇱
Электронная версия номера доступна для всех патронов, а стать патроном можно тут: https://www.patreon.com/neznanie
1 – «Маршак», Москва
2 – Библиотека «Партнерского материала», Нижний Новгород
3 – «Подписные издания», Санкт-Петербург
4 – «Фаланстер», Москва
+ скоро добавится ещё книжный в Амстердаме, уже отправили туда посылку 🇳🇱
Электронная версия номера доступна для всех патронов, а стать патроном можно тут: https://www.patreon.com/neznanie
Patreon
Get more from NOTKNOWING/НЕЗНАНИЕ on Patreon
creating independent lit journal since 2019
несколько слов о "Жизнеописании Льва" Натальи Репиной — тексте-ключе, тексте-сквозняке, тексте-детстве
(для журнала "Читаем вместе"// июль, 2021)
Новый роман писательницы и сценаристки Натальи Репиной, чья дебютная книга "Пролог" была отмечена премией журнала "Урал", представляет собой расплывчатую биографию библиотекаря Льва Неверовского, странного специфической странностью: влекомый разговорами с "бессловесными", Лев зациклен на том, чтобы миру ущерба не причинять, но упорядочивать его разнородное, переливчатое состояние. Впрочем, мир этот, полный "страхами и мглами", едва ли отвечает герою взаимностью — если не считать неприметных и безмолвных его обитателей, вроде птиц, камней, истертой мебели или бездомных кошек.
Трехчастная композиция романа образует подобие закольцованного пространства, исследуемого с разных ракурсов: так, и неуклюжее, полублаженное детство с мамой и бабой Клавой, и последние — одинокие — годы Льва, практикующего безумие (похожий на "толстую мышь", герой так или иначе перекликается со своим тезкой — князем Мышкиным), крепко связаны с его бытием на даче, которую будто бы миновало будущее. Заросший участок, вписанный в монотонную жизнь поселка, напоминает что-то вроде утробы, сладкого междумирья, в котором смерть и рождение, шум и тишина, явь и иллюзия словно бы синтезируются:
"Лева бредет мимо деревянных заборов и мимо сеток, натянутых между бетонными столбами; мимо железных ворот и скособоченных калиток; мимо высоких сосен, тянущих к нему свои лапы через заборы, и кустов шиповника перед заборами. Все это похоже на то, что есть на его улице, и Лева каждый раз думает, что он наконец попал домой — но не находит своей калитки, а только череду похожих калиток. И это тоже сон".
Замедленное "сновидение" это прерывается внезапным столкновением Льва с реальностью симулятивной — взамен "подлинной": той, что избавлена от каких бы то ни было "искажений" (читай: человеческого вмешательства). Одержимый исходным, "совершенным состоянием жизни", главный герой ищет факты о неизвестном воронежском поэте Клименте Сызранцеве, чья фамилия случайно попадается ему на глаза в "Филологических записках" и беспокоит своей "неприкаянностью":
"Всё, чего касается моя жизнь, недопроявленное или забытое, вопиет ко мне. Я крестился в девятнадцать лет, потому что тосковал по бесконечности и Божьему окормлению. До этого я был невероятно одинок, несмотря на маму и бабу Клаву. Поэтому я прекрасно понимаю одиночество тех, кто не только не имеет жизни бесконечной, но и вовсе отвержен и забыт. Сорванный и брошенный одуванчик, выкинутый продавленный стул без ножки, висящая на ветке варежка. Если бы я мог, я бы, как Вощев, собирал их в тайное отделение дорожного мешка, чтобы их тоска и бесприютность хотя бы ре-ду-ци-ро-ва-ли-сь".
Подобно философу Вальтеру Беньямину, преданному вещам истерзанным и невзрачным, главный герой скрупулезно собирает "осколки" биографии Сызранцева, однако "склеить" их воедино не может: "жизнь несовершенная" побеждает. Чего не скажешь о "Жизнеописании Льва", напоминающем трагикомическое стихотворение, где всякий образ и смысл составляют слаженный микромир. Поэтический — пронизывающий и вбирающий — взгляд присущ и самому Льву, чей диплом был посвящен "Воронежским тетрадям" Осипа Мандельштама. Последний, к слову, не раз трактовал стихи как юродское — блаженное — бормотание.
(для журнала "Читаем вместе"// июль, 2021)
Новый роман писательницы и сценаристки Натальи Репиной, чья дебютная книга "Пролог" была отмечена премией журнала "Урал", представляет собой расплывчатую биографию библиотекаря Льва Неверовского, странного специфической странностью: влекомый разговорами с "бессловесными", Лев зациклен на том, чтобы миру ущерба не причинять, но упорядочивать его разнородное, переливчатое состояние. Впрочем, мир этот, полный "страхами и мглами", едва ли отвечает герою взаимностью — если не считать неприметных и безмолвных его обитателей, вроде птиц, камней, истертой мебели или бездомных кошек.
Трехчастная композиция романа образует подобие закольцованного пространства, исследуемого с разных ракурсов: так, и неуклюжее, полублаженное детство с мамой и бабой Клавой, и последние — одинокие — годы Льва, практикующего безумие (похожий на "толстую мышь", герой так или иначе перекликается со своим тезкой — князем Мышкиным), крепко связаны с его бытием на даче, которую будто бы миновало будущее. Заросший участок, вписанный в монотонную жизнь поселка, напоминает что-то вроде утробы, сладкого междумирья, в котором смерть и рождение, шум и тишина, явь и иллюзия словно бы синтезируются:
"Лева бредет мимо деревянных заборов и мимо сеток, натянутых между бетонными столбами; мимо железных ворот и скособоченных калиток; мимо высоких сосен, тянущих к нему свои лапы через заборы, и кустов шиповника перед заборами. Все это похоже на то, что есть на его улице, и Лева каждый раз думает, что он наконец попал домой — но не находит своей калитки, а только череду похожих калиток. И это тоже сон".
Замедленное "сновидение" это прерывается внезапным столкновением Льва с реальностью симулятивной — взамен "подлинной": той, что избавлена от каких бы то ни было "искажений" (читай: человеческого вмешательства). Одержимый исходным, "совершенным состоянием жизни", главный герой ищет факты о неизвестном воронежском поэте Клименте Сызранцеве, чья фамилия случайно попадается ему на глаза в "Филологических записках" и беспокоит своей "неприкаянностью":
"Всё, чего касается моя жизнь, недопроявленное или забытое, вопиет ко мне. Я крестился в девятнадцать лет, потому что тосковал по бесконечности и Божьему окормлению. До этого я был невероятно одинок, несмотря на маму и бабу Клаву. Поэтому я прекрасно понимаю одиночество тех, кто не только не имеет жизни бесконечной, но и вовсе отвержен и забыт. Сорванный и брошенный одуванчик, выкинутый продавленный стул без ножки, висящая на ветке варежка. Если бы я мог, я бы, как Вощев, собирал их в тайное отделение дорожного мешка, чтобы их тоска и бесприютность хотя бы ре-ду-ци-ро-ва-ли-сь".
Подобно философу Вальтеру Беньямину, преданному вещам истерзанным и невзрачным, главный герой скрупулезно собирает "осколки" биографии Сызранцева, однако "склеить" их воедино не может: "жизнь несовершенная" побеждает. Чего не скажешь о "Жизнеописании Льва", напоминающем трагикомическое стихотворение, где всякий образ и смысл составляют слаженный микромир. Поэтический — пронизывающий и вбирающий — взгляд присущ и самому Льву, чей диплом был посвящен "Воронежским тетрадям" Осипа Мандельштама. Последний, к слову, не раз трактовал стихи как юродское — блаженное — бормотание.
(сентиментальный) месяц «Незнания» на канале Арины можно считать открытым: пятого августа нам исполнится два года 🤍
Forwarded from Go fiction yourself
Всем привет! Это Арина, ваша автофикшн-энтузиастка и соредактора журнала «Незнание».
5 августа будет ровно 2 года со дня, когда мы запустили первый опен колл в первый номер «Незнания» (получается, НЗ – Лев ♌️ по гороскопу). С сегодняшнего дня и до 5 августа я буду с какой-то периодичностью делать посты о журнале на этом канале. Новостей, мыслей, планов накопилось много и хочется рассказывать и показывать что-то про наши процессы. Да и даже просто прикладной информацией я не всегда успеваю делиться: где нас прочитать бесплатно, где купить и тд. Если у меня вдруг исчерпаются истории и всякая полезная инфа, то могу просто делиться тем, что сделала по журналу за день в формате списка дел.
Я решила это делать именно от себя лично, так как не уверена, что потяну сейчас инфоповод длиной в месяц в наших социальных сетях, хотя и там планирую выпустить несколько постов. Плюс, это моя инициатива как соосновательницы и авторки идеи. Саня и Лиза, мои соредакторки в Незнании, всегда говорят «но вообще идею придумала Арина», поэтому, думаю, можно так сказать, хотя и предпочитаю думать о нашей редакции как о горизонтальной структуре (мы все себя называем «соредакторками» и «соосновательницами»).
Ещё одна причина для месяца Незнания: за эти два года журнал стал для меня практически фулл-тайм работой. Я уже не могу сказать, что это мое хобби или какой-то сайд-проект, потому что я делаю что-то для поддержания и/или развития проекта каждый день, по несколько часов в день. При этом, Незнание – нон-профит издание, за все время своей «работы» в журнале я заработала около 20 тысяч рублей, при этом все это были скорее деньги за «дополнительную работу», на которую меня звали (прочитать лекцию о журнале, провести семинар и тд) как редакторку. В связи с этим у меня уже не первый месяц происходит профессиональный/карьерный кризис: «я так люблю то, что делаю, и мне говорят, что это важно и круто, но я ничего не зарабатываю, и у меня всегда нет денег, потому что из-за журнала нет времени работать еще больше». Про это тоже будут посты, так что если вам разговоры о прекарности и оплате труда кажутся воем на луну, то отпишитесь и возвращайтесь через месяц (или вообще никогда).
Хочу начать праздник Незнания на этом канале моей любимой совместной фотографией редакции, которую нам сделали в 2019 году для интервью на Афише. Все следующие посты из серии буду публиковать с тегом #месяцнезнания
5 августа будет ровно 2 года со дня, когда мы запустили первый опен колл в первый номер «Незнания» (получается, НЗ – Лев ♌️ по гороскопу). С сегодняшнего дня и до 5 августа я буду с какой-то периодичностью делать посты о журнале на этом канале. Новостей, мыслей, планов накопилось много и хочется рассказывать и показывать что-то про наши процессы. Да и даже просто прикладной информацией я не всегда успеваю делиться: где нас прочитать бесплатно, где купить и тд. Если у меня вдруг исчерпаются истории и всякая полезная инфа, то могу просто делиться тем, что сделала по журналу за день в формате списка дел.
Я решила это делать именно от себя лично, так как не уверена, что потяну сейчас инфоповод длиной в месяц в наших социальных сетях, хотя и там планирую выпустить несколько постов. Плюс, это моя инициатива как соосновательницы и авторки идеи. Саня и Лиза, мои соредакторки в Незнании, всегда говорят «но вообще идею придумала Арина», поэтому, думаю, можно так сказать, хотя и предпочитаю думать о нашей редакции как о горизонтальной структуре (мы все себя называем «соредакторками» и «соосновательницами»).
Ещё одна причина для месяца Незнания: за эти два года журнал стал для меня практически фулл-тайм работой. Я уже не могу сказать, что это мое хобби или какой-то сайд-проект, потому что я делаю что-то для поддержания и/или развития проекта каждый день, по несколько часов в день. При этом, Незнание – нон-профит издание, за все время своей «работы» в журнале я заработала около 20 тысяч рублей, при этом все это были скорее деньги за «дополнительную работу», на которую меня звали (прочитать лекцию о журнале, провести семинар и тд) как редакторку. В связи с этим у меня уже не первый месяц происходит профессиональный/карьерный кризис: «я так люблю то, что делаю, и мне говорят, что это важно и круто, но я ничего не зарабатываю, и у меня всегда нет денег, потому что из-за журнала нет времени работать еще больше». Про это тоже будут посты, так что если вам разговоры о прекарности и оплате труда кажутся воем на луну, то отпишитесь и возвращайтесь через месяц (или вообще никогда).
Хочу начать праздник Незнания на этом канале моей любимой совместной фотографией редакции, которую нам сделали в 2019 году для интервью на Афише. Все следующие посты из серии буду публиковать с тегом #месяцнезнания
несколько слов о романе Татьяны Замировской «Смерти. net» — многосложном тексте, в который влюбиться можно
(для журнала «Читаем вместе»/ август 2021)
Дебютный роман молодой белорусской писательницы Татьяны Замировской — своего рода приоткрытая дверь в грядущее "послесмертие"; в слоистую кибер-реальность, в которой мерцают воскресшие — оцифрованные — мертвые. Вернее, их бестелесные дубликаты, связанные с миром живых посредством социальных сетей: в будущем, описываемом Замировской, регулярное копирование личности стало обычным делом, и смерть "оригинала" — повод эту копию активировать. Как завершилась жизнь, дубликат скорее всего не помнит, что нередко усложняет и без того нервозное пребывание в голограммной не-действительности, сотканной из коллективной пост-памяти мертвецов.
Расхлебывать "дигитальную кашу" этого объемного (если не сказать — перенасыщенного) романа читателям придется вместе с главной героиней, очнувшейся в "тихом раю", полном заветных вещей (банка горошка здесь — вместо валюты) и сияющих нейрозомби, незадолго до того, как отключили "интернет для мертвых": после незаконного вторжения дубликатов в реальный мир (неополтергейсты играючи захватили умные дома и похитили неактивированные копии), легальный контакт с живыми стал невозможен:
"Тут бы мне сказать «привет, это я», но это не я, черт подери, это же не я. И это так больно, что по табло пробегает трещина — трещина в форме меня, отсутствующей во всех возможных и невозможных вариантах этого текста, пятнадцать самолетов в минуту, Канкун, понимаешь ли ты, что и это тоже я, и эта поломка тоже я, и смена гейта тоже я, и этот задерживающийся вылет в Рим тоже я — ровно двадцать минут я была рядом, и это было так больно, что никакому другому электронному табло в аэропорту подобное и не снилось. И уже никогда не приснится".
К слову, проблему границ — виртуальных ли, осязаемых ли — Замировская закладывает в сердцевину кросс-жанрового романа: именно отсутствие сообщений с "другого берега" (или — выуживание писем из чужой памяти) можно считать точкой отсчета в новом — посмертном — существовании героини. Так, молчание любимого мужа (ghosting) оборачивается растянутым детективным расследованием, впрочем, едва ли определяющим "траекторию" повествования — скорее оно наслаивается на "сбивчивую объяснительную метазаписку", которую вполне можно спутать с неким лирико-философским трактатом о выживании после смерти:
"Сознание всепроникающе и измеряемо, оно не берется из ниоткуда. И именно на основе этой теории получилось, скажем так, взять сознание как таковое и нанизать на него, как на шампур, копию личности. Это просто — как класть камни в реку, например. Или расставлять фигуры на пути света, чтобы получать тени в форме фигур. Просто нужны свет и направление, нужны река и течение, нужно время".
Подобно дигитальному пространству для мертвых, являющемуся совокупностью чужих "контекстов" (воспоминаний, дополняющих совместную призрачную реальность), книга Замировской начинена разнокалиберными — проявленными и спрятанными — намеками и отсылками: от идеологии основоположника русского космизма Николая Федорова до белорусских топонимов и обрывков из плейлистов (в нулевые, к слову, Замировская была известной музыкальной критикессой). Особенность эта касается и художественного языка, будто бы "скроенного" писательницей из ее собственной — разнородной — биографии: как кажется, привыкание к чужой речи в эмиграции, замешанное на "диктатуре русского языка" и специфических интеллектуальных изысканиях, позволили автору выйти за границы закостенелой языковой структуры и опробовать иной способ говорения о самом главном; способ, применимый ко всякому из миров.
(для журнала «Читаем вместе»/ август 2021)
Дебютный роман молодой белорусской писательницы Татьяны Замировской — своего рода приоткрытая дверь в грядущее "послесмертие"; в слоистую кибер-реальность, в которой мерцают воскресшие — оцифрованные — мертвые. Вернее, их бестелесные дубликаты, связанные с миром живых посредством социальных сетей: в будущем, описываемом Замировской, регулярное копирование личности стало обычным делом, и смерть "оригинала" — повод эту копию активировать. Как завершилась жизнь, дубликат скорее всего не помнит, что нередко усложняет и без того нервозное пребывание в голограммной не-действительности, сотканной из коллективной пост-памяти мертвецов.
Расхлебывать "дигитальную кашу" этого объемного (если не сказать — перенасыщенного) романа читателям придется вместе с главной героиней, очнувшейся в "тихом раю", полном заветных вещей (банка горошка здесь — вместо валюты) и сияющих нейрозомби, незадолго до того, как отключили "интернет для мертвых": после незаконного вторжения дубликатов в реальный мир (неополтергейсты играючи захватили умные дома и похитили неактивированные копии), легальный контакт с живыми стал невозможен:
"Тут бы мне сказать «привет, это я», но это не я, черт подери, это же не я. И это так больно, что по табло пробегает трещина — трещина в форме меня, отсутствующей во всех возможных и невозможных вариантах этого текста, пятнадцать самолетов в минуту, Канкун, понимаешь ли ты, что и это тоже я, и эта поломка тоже я, и смена гейта тоже я, и этот задерживающийся вылет в Рим тоже я — ровно двадцать минут я была рядом, и это было так больно, что никакому другому электронному табло в аэропорту подобное и не снилось. И уже никогда не приснится".
К слову, проблему границ — виртуальных ли, осязаемых ли — Замировская закладывает в сердцевину кросс-жанрового романа: именно отсутствие сообщений с "другого берега" (или — выуживание писем из чужой памяти) можно считать точкой отсчета в новом — посмертном — существовании героини. Так, молчание любимого мужа (ghosting) оборачивается растянутым детективным расследованием, впрочем, едва ли определяющим "траекторию" повествования — скорее оно наслаивается на "сбивчивую объяснительную метазаписку", которую вполне можно спутать с неким лирико-философским трактатом о выживании после смерти:
"Сознание всепроникающе и измеряемо, оно не берется из ниоткуда. И именно на основе этой теории получилось, скажем так, взять сознание как таковое и нанизать на него, как на шампур, копию личности. Это просто — как класть камни в реку, например. Или расставлять фигуры на пути света, чтобы получать тени в форме фигур. Просто нужны свет и направление, нужны река и течение, нужно время".
Подобно дигитальному пространству для мертвых, являющемуся совокупностью чужих "контекстов" (воспоминаний, дополняющих совместную призрачную реальность), книга Замировской начинена разнокалиберными — проявленными и спрятанными — намеками и отсылками: от идеологии основоположника русского космизма Николая Федорова до белорусских топонимов и обрывков из плейлистов (в нулевые, к слову, Замировская была известной музыкальной критикессой). Особенность эта касается и художественного языка, будто бы "скроенного" писательницей из ее собственной — разнородной — биографии: как кажется, привыкание к чужой речи в эмиграции, замешанное на "диктатуре русского языка" и специфических интеллектуальных изысканиях, позволили автору выйти за границы закостенелой языковой структуры и опробовать иной способ говорения о самом главном; способ, применимый ко всякому из миров.
в сентябрьском номере "Читаем вместе" — мои последние рецензии для журнала. два года искать те самые -несколько слов- о книжках — и труд, и радость. спасибо большое редакции за неизменную поддержку.
для нынешнего обзора собрала слова о "Ловле на живца" Татьяны Млынчик:
Дебютный роман писательницы и журналистки Татьяны Млынчик, удостоенный победы в программе арт-кластера "Таврида", представляет собой образец убедительного и усложненного янг-эдалта; произведения, в котором искристый и травмоопасный процесс взросления, воплощающий память нынешних тридцатилетних, оказывается вписанным в "петербургский текст": так, облик города, пульсирующего и мистического, соответствует началу двухтысячных — промежутку, когда раскуроченный Петербург Данилы Багрова уже принадлежал прошлому, а кульминационный 2007-й еще не случился.
Главная героиня романа, красноволосая школьница Маша Депре, тусующаяся на Малой Садовой (где можно и "Охты" бахнуть, и пост-рок обсудить, и влюбиться), случайно обнаруживает у себя сверхспособность: ее тело каким-то образом может накапливать электричество и пускать "молнии" в самый неподходящий (читай: опасный) момент. Фантастическое допущение — к слову, единственное в произведении, "документирующем" неформальные нулевые, — органично дополняет одну из сквозных сюжетных линий: родители Маши, завязавшие с научной карьерой в постсоветское время, подталкивают ее к поступлению в политех, однако жизнь накануне выпускного — алогичная и запутанная — оказывается хитрее законов физики:
"Хотелось взбежать вверх по старинной лестнице и проникнуть в эпоху, где все было определено за нее. Ходи на дни рождения, лови ртом яблоко в тазу с водой, жди, когда родители отведут тебя домой. Только сменку, смотри, не потеряй. Почему тогда быть частью мира чужих правил, придуманной кем-то за тебя реальности, было так отрадно? И отчего потом эта реальность вдруг обратилась хищным монстром, который смотрел на Машу глазами лейтенанта Власова, готовился сделать прыжок и заглотить ее целиком, со шнурками от кед?".
Проблема разъединенности с общепринятой "картиной мира" (в общем-то, классическая "примета" для текста о школьных тяготах: взять, к примеру, "Чучело" Владимира Железникова или "Дни нашей жизни" Микиты Франко) обыгрывается Млынчик размашисто и нетривиально. Так, извечные попытки героев обмануть, обойти "систему" (будь то родительские запреты, государство или — все те же — законы физики), вместо беспомощных "объектов" стать действующими "субъектами" — и в этом смысле здешние подростки мало чем отличаются от старшего поколения — усиливают контраст между "подлинной" и "напускной" инаковостью; задают стремительному сюжету точное направление:
"Пара лет, и вот он карманный обыватель: ходит в контору, зевает в торговом центре в выходные, строит дачу на плешивом клочке земли и смотрит юмористическое шоу под пивасик. Машу от всего подобного тянуло блевать. Шалтай же был квинтэссенцией инаковости. И его грубость, даже подлость тоже были диковинными отличиями, частью гипнотического узора его сущности. Жилками редчайшей породы".
Другое дело, что скорость повествования подчас "размывает" смыслы и замыслы, заявленные в историях персонажей: так, напряженный финал романа оставляет впечатление внезапно гаснущей вспышки — без ремарок и эпилога. Впрочем, если это преднамеренная авторская уловка — накопить "электричества" перед следующей "грозовой бурей" — то, пожалуй, она сработала: слишком уж любопытно, как героиня совладает с собственной силой, и совладает ли.
для нынешнего обзора собрала слова о "Ловле на живца" Татьяны Млынчик:
Дебютный роман писательницы и журналистки Татьяны Млынчик, удостоенный победы в программе арт-кластера "Таврида", представляет собой образец убедительного и усложненного янг-эдалта; произведения, в котором искристый и травмоопасный процесс взросления, воплощающий память нынешних тридцатилетних, оказывается вписанным в "петербургский текст": так, облик города, пульсирующего и мистического, соответствует началу двухтысячных — промежутку, когда раскуроченный Петербург Данилы Багрова уже принадлежал прошлому, а кульминационный 2007-й еще не случился.
Главная героиня романа, красноволосая школьница Маша Депре, тусующаяся на Малой Садовой (где можно и "Охты" бахнуть, и пост-рок обсудить, и влюбиться), случайно обнаруживает у себя сверхспособность: ее тело каким-то образом может накапливать электричество и пускать "молнии" в самый неподходящий (читай: опасный) момент. Фантастическое допущение — к слову, единственное в произведении, "документирующем" неформальные нулевые, — органично дополняет одну из сквозных сюжетных линий: родители Маши, завязавшие с научной карьерой в постсоветское время, подталкивают ее к поступлению в политех, однако жизнь накануне выпускного — алогичная и запутанная — оказывается хитрее законов физики:
"Хотелось взбежать вверх по старинной лестнице и проникнуть в эпоху, где все было определено за нее. Ходи на дни рождения, лови ртом яблоко в тазу с водой, жди, когда родители отведут тебя домой. Только сменку, смотри, не потеряй. Почему тогда быть частью мира чужих правил, придуманной кем-то за тебя реальности, было так отрадно? И отчего потом эта реальность вдруг обратилась хищным монстром, который смотрел на Машу глазами лейтенанта Власова, готовился сделать прыжок и заглотить ее целиком, со шнурками от кед?".
Проблема разъединенности с общепринятой "картиной мира" (в общем-то, классическая "примета" для текста о школьных тяготах: взять, к примеру, "Чучело" Владимира Железникова или "Дни нашей жизни" Микиты Франко) обыгрывается Млынчик размашисто и нетривиально. Так, извечные попытки героев обмануть, обойти "систему" (будь то родительские запреты, государство или — все те же — законы физики), вместо беспомощных "объектов" стать действующими "субъектами" — и в этом смысле здешние подростки мало чем отличаются от старшего поколения — усиливают контраст между "подлинной" и "напускной" инаковостью; задают стремительному сюжету точное направление:
"Пара лет, и вот он карманный обыватель: ходит в контору, зевает в торговом центре в выходные, строит дачу на плешивом клочке земли и смотрит юмористическое шоу под пивасик. Машу от всего подобного тянуло блевать. Шалтай же был квинтэссенцией инаковости. И его грубость, даже подлость тоже были диковинными отличиями, частью гипнотического узора его сущности. Жилками редчайшей породы".
Другое дело, что скорость повествования подчас "размывает" смыслы и замыслы, заявленные в историях персонажей: так, напряженный финал романа оставляет впечатление внезапно гаснущей вспышки — без ремарок и эпилога. Впрочем, если это преднамеренная авторская уловка — накопить "электричества" перед следующей "грозовой бурей" — то, пожалуй, она сработала: слишком уж любопытно, как героиня совладает с собственной силой, и совладает ли.
* А ещё — хотелось бы обозначить «паузу», связанную с ведением этого канала. С тех пор, как вороны-москвички улетели в Нидерланды, многое изменилось — в том числе, и намерение рассказывать о книжках.
Когда я «открыла» это пространство в 2017 году (накануне поступления в магистратуру), мне ужасно хотелось разобраться в устройстве текста; выискать слова, которые стали бы намеком на сердцевину; сформулировать и запечатлеть свой контакт с тем или иным мирком.
В общем-то, вороны-москвички — мой первый повод для регулярной практики: до того, как случились работа в издательстве, повесть, «Незнание» и ежемесячные рецензии на бумаге. Вороны-москвички — это архив желаний, оптик и методик дебютантки, чьи тексты-невидимки приманивали обратное.
Что ж; дебютанткой я быть не перестала (и вряд ли когда-нибудь), но публичный дневник забросила: остались только рабочие тетради да карандашные заметки на уголках. Не пишется здесь и пока не просится. Все в себе — такая вот фаза эмиграции.
Канал удалять не буду — на случай внезапного возвращения. Вдруг да разговорюсь (после книжки Семеляка — могла бы).
Спасибо, что читали!
Саня
Когда я «открыла» это пространство в 2017 году (накануне поступления в магистратуру), мне ужасно хотелось разобраться в устройстве текста; выискать слова, которые стали бы намеком на сердцевину; сформулировать и запечатлеть свой контакт с тем или иным мирком.
В общем-то, вороны-москвички — мой первый повод для регулярной практики: до того, как случились работа в издательстве, повесть, «Незнание» и ежемесячные рецензии на бумаге. Вороны-москвички — это архив желаний, оптик и методик дебютантки, чьи тексты-невидимки приманивали обратное.
Что ж; дебютанткой я быть не перестала (и вряд ли когда-нибудь), но публичный дневник забросила: остались только рабочие тетради да карандашные заметки на уголках. Не пишется здесь и пока не просится. Все в себе — такая вот фаза эмиграции.
Канал удалять не буду — на случай внезапного возвращения. Вдруг да разговорюсь (после книжки Семеляка — могла бы).
Спасибо, что читали!
Саня
Сердечный привет.
Пока еще не схлопнулось все на свете — придумала место для разных записок (быт, эмиграция и так далее).
Если вдруг — вот ссылка.
Надеюсь, там, где вы есть, безопасно.
❤️
https://hottg.com/sanyaguseva
Пока еще не схлопнулось все на свете — придумала место для разных записок (быт, эмиграция и так далее).
Если вдруг — вот ссылка.
Надеюсь, там, где вы есть, безопасно.
❤️
https://hottg.com/sanyaguseva
Telegram
что-то о Сане и ее снах
всякий «сор»: размирание письма
HTML Embed Code: