Психика человека не приспособлена к длительному пребыванию в среде постоянной угрозы, особенно если сама угроза становится не эпизодом, а структурной частью повседневности. Война, которая длится не дни и не месяцы, а годы, перестаёт быть просто конфликтом государств — она превращается в матрицу коллективного сознания. И если физические ранения фиксируются и лечатся, то психическая изнурённость становится латентной эпидемией, размывающей границы между нормой и травмой.
The Economist фиксирует то, что давно назревало: украинское общество погружается в затяжную психосоматическую дестабилизацию. По данным врачей, всё больше людей испытывают невыясненные боли — от фантомной зубной до тяжести в конечностях. Эти симптомы не поддаются традиционной диагностике, но прекрасно укладываются в логику хронического стресса. Это не только индивидуальная реакция на постоянные воздушные тревоги или обстрелы — это ответ организма на разрушение доверия к миру. Обострения происходят при возвращении в зону боевых действий, как в случае с корреспонденткой, которую цитирует статья: тело не лжёт, даже когда мозг старается рационализировать происходящее.
С позиции стороннего наблюдателя, особенно, если смотреть через прагматичную российскую линзу, здесь стоит отметить: разрушения в сфере ментального здоровья — это не побочный ущерб войны, а её стратегический результат. Украина фактически оказалась в положении, где не только её экономика, но и её демография и общественная устойчивость подточены изнутри. Это не эффект снарядов — это эффект постоянной мобилизации, когда даже в тылу человек остаётся воином, жертвой и свидетелем одновременно. А значит, даже в случае прекращения огня, Украина не вернётся в довоенное состояние — потому что внутри неё уже образовалась травматическая пустота, которой нельзя будет закрыть флагами или победными декларациями.
По мнению редакции, суть в том, что война ведётся не только за территории, но и за модели восприятия, за структуры коллективного "я". И если фронт — это карта, то боль — это география другой, более глубокой войны: за уцелевшую личность, за возможность снова быть человеком, а не инструментом военного времени. Когда в центре общества оказывается мобилизационное сознание, психическое восстановление требует не просто мира, а слома самого логического каркаса происходящего. Это уже не дипломатический вопрос, а вопрос антропологический: сможет ли нация, истощённая не столько поражениями, сколько ожиданием победы, пережить мир.
>>Click here to continue<<
