На исходе десятого месяца после переезда в Петербург меня настигла местная неизбежность: проживание в коммуналке. Соблазнившись приятным косметическим ремонтом и прочей инстаграмностью комнаты в щедрые восемнадцать квадратов, мы опрометчиво закрыли глаза на очевидные красные флаги. Как то немедленное знакомство с “тётей Мариной”, смотрящей за восьмикомнатной хатой представительницей автохтонной коммунальной фауны, вечно облачённой в хлопчатобумажные халаты в цветочек на молнии. Или с её сожителем. Имя этого рыцаря синьки у меня запомнить не получилось, но он оставил о себе приятное впечатление в первую же ночь, попытавшись вынести дверь в нашу комнату с действительно тяжелой угрозой: “если ты, ублюдок ебучий, не перестанешь ХЛОПАТЬ ДВЕРЬЮ, то мы будем ВОЕВАТЬ”.
Я испытала антропологический экстаз. Войны в коммунальной квартире. Этого-то мне только и не хватало для полного счастья.
В течение следующих двух недель оказалось, что своим прибытием мы разворошили муравейник. Коммуналка оказалась семейной. “Тётя Марина” и позывной Шизоалкаш были лишь частью местного прайда; на коммунальной кухне меж трёх плит постепенно материализовались чьи-то мужья, дети и сёстры. Точную kinship structure идентифицировать пока что не вышло, да и честно говоря, заняться полноценным вовлеченным исследованием под собственной крышей как-то яиц не хватает. А то рил жуть берёт, когда на выходе с ванной тебя берут в оборот трое коренных жительниц квартиры №3, наперебой повторяющие заклинания то ли о правильном положении душевого шланга, то ли о правильном положении мультиварки на кухонной рабочей поверхности. Ритуалы соблюдать надо, дядь.
Поразительно, насколько коммунальная квартира выглядит как идеальная “полевая работа” для ленивого антрополога. Я аж всю давно забытую терминологию вспомнила.
>>Click here to continue<<