Библейский нарратив, лежащий в основе христианской антропологии, повествует о грехопадении как «порче» человеческой природы. Падение как уход в сторону греха, то есть выбора зла и жизни в потакании страстям, предстаёт как «промах мимо цели», под которой понималась жизнь человека в согласии с высшим предназначением. И вот, человек отказался от жизни в согласии с волей создателя и от-пал от Бога и самого себя, утонув в пороке. Эта религиозная интерпретация кажется современному человеку фантастической и вызывает ироническую улыбку, потому как последние столетия секуляризация массового сознания и научно-технический прогресс создали социальную среду обитания в большей степени материалистически мыслящих людей. В ней нет места вере в богов, а самим этим людям нет дела до оценки своего поведения через категории греха и добродетели.

Но так ли это? Не находим ли мы при более внимательном рассмотрении культурно-исторической эволюции человечества неизбежное возрождение именно такой дискурсивной системы координат, даже если изначальное значение «смертного греха» и ориентиров «добродетельной жизни» радикально поменялось? Не обнаруживаем ли мы неизбывный характер таких способов самоинтерпретации, при которых человек ощущает себя грешником или наоборот праведником в совсем иных культурных условиях: в условиях современности, где каждый должен стремиться к счастью и успеху, а в случае неудачи корить себя за нерадивое отношение к проекту собственного развития?

Исторические смены культурных форм предлагают сценарии для производства иных типов субъективности, но даже тотальный постмодернистский релятивизм не может устранить глубокую нужду человека в том, чтобы увидеть в себе и другом образец – святого или грешника, в зависимости от того, как выстраивается социальная повестка и каковы долгосрочные тренды в толковании социальных практик.

Из статьи «Смертные грехи современности».

Наш мир — это опасное и неприветливое место, и само физическое выживание в этом мире напрямую зависит от того, насколько мы готовы и способны кооперироваться с другими людьми. Значительную часть опасностей и невзгод, которые могут выпасть на нашу долю, мы не можем преодолеть иначе, кроме как обращаясь за помощью к другим людям. Мы не могли бы ничего противопоставить холоду и дискомфорту жизни в дикой природе, если бы другие люди на построили для нас разветвлённую инфраструктуру, включая отапливаемые дома, дороги, общественные учреждения и так далее. И мы также не могли справиться ни с одной болезнью, если бы у нас не было врачей, больниц и медицинских образовательных учреждений.

Но кооперация хороша для нас не только потому, что позволяет избегать многих проблем. И сами блага, которые мы ценим в жизни, мы часто имеем только в силу того, что люди кооперируются определённым чрезвычайно сложным образом. Если бы у нас не было пищевой промышленности и массовой торговли, то продукты питания, необходимые для нашего удовольствия и выживания, нам приходилось бы добывать самим в дикой природе или через тяжкий сельскохозяйственный труд. Объекты культуры и развлечения, которые мы ценим, также существуют лишь благодаря сложной системе социальной кооперации и абсолютно непредставимы вне общества. И даже если кто-то, подобно участникам реалити-шоу с Discovery, способен выжить самостоятельно в дикой природе (что относится к меньшинству из нас), такая жизнь вне общества будет несоизмерима ниже в своём качестве, чем жизнь сытого и одетого горожанина в развитых странах.

Поэтому люди нуждаются в социальной кооперации, чтобы их жизнь была лучше, и это значит, что для людей разумно стремиться к кооперации с другими. Это верно даже в том случае, если кто-то убеждён в отсутствии такой необходимости. Ведь благополучие человека зависит от объективных фактов о нашей природе, а не субъективных мнений и установок.

Из статьи «Почему мораль объективна?».

В теории сильный аргумент должен вынуждать собеседника немедленно сменить мнение по обсуждаемому вопросу, если он не может ответить существенным контраргументом и все еще разделяет конвенции рационального спора. В действительности такие ситуации остаются редкостью даже среди философов. Вместо того, чтобы обрадоваться, открывшейся посредством мощных аргументов, истине, люди зачастую испытывают заметное неудовольствие, когда оказываются в положении, в котором их принуждают изменить свою точку зрения. В своей статье Алексей Кардаш рассказывает о том, почему Роберт Нозик считал рациональное принуждение проблематичным и призывал посредством аргументов объяснять, а не доказывать.

Что вы должны делать, закончив свое обучение в области логики и науки, для того чтобы применить свое образование к проблемам, породившим ваше желание стать философом? Если вы зададите этот вопрос старомодному профессору, то он посоветует вам читать Платона и Аристотеля, Канта и Гегеля, а также философских светил меньшего масштаба: Декарта, Спинозу и Лейбница, и — как грозное предупреждение — Локка, Беркли и Юма. Последовав его совету, вы сможете сдать университетский экзамен по так называемой философии. С огромным трудом вы узнаете множество мыслей этих великих людей по самым различным вопросам. Но если ваш ум спит во время чтения произведений «великих» философов, то вы не задумаетесь над тем, что вы сами думаете об этих философских вопросах. Вам станет ясно, что многое из сказанного этими великими мужами — чепуха, продукт донаучной духовной среды. Отчасти их мнения ошибочны, а отчасти гениальные догадки. Итак, ясно, что если вы хотите получить ответы на свои вопросы, то должны сами их задать.

Бертран Рассел

Дмитрий Бугай и Андрей Нечаев рассказывают об античной эпистемологии и эволюции древнегреческих взглядов на знание. Обсуждаем, каких взглядов на знание придерживался Платон и его многочисленные предшественники. Разбираемся с богатым словарем эпистемических терминов древних греков, который включает в себя миф, логос, историю, эпистему, софию и другие концепты. Выясняем, как в Ионии зарождалась рациональная мысль, почему она сплеталась с иррациональными взглядами на познание и какое влияние на философию оказало возникновение математического знания.

https://youtu.be/njBA9WppBdk

Для Пфаллера интерпассивность — это феномен, который проявляет себя в делегировании собственных действий и чувств чему-то внешнему – людям или объектам. Главным образом теория Пфаллера ориентирована на область «делегированного удовольствия» и овнешненных фантазий. Сам автор видел в интерпассивности логичное продолжение исследования человеческих ритуалов, начатое Фрейдом. Например, многим современным субъектам известно странное успокоение, даже удовлетворение от того, что вы сохранили у себя интересный текст или картинку. Ну или хотя бы сделали на своей стене репост подборки книг или полезных ссылок. Пфаллер обращает наше внимание на то, что это удовольствие как бы уже получено внешним образом, именно поэтому так часто мы потом не читаем эти книги.

В этом смысле концепт взял на вооружение Жижек, отметивший, что перенос на других характерен не только в области удовольствия, но и в области смысла – например, в верованиях. Кроме того, Жижек предложил очень яркие, парадигматические примеры интерпассивности — «буддийский молельный барабан», «закадровый смех», «видеомагнитофон, записывающий и «смотрящий за меня» фильмы». Впрочем, и у Пфаллера можно найти пассаж, в котором он сравнивает носителя магического мышления с цивилизованным человеком явно не в пользу последнего. Тот, кто использует куклу вуду или приворотное зелье знает, что он совершает магические действия, цивилизованный же человек, за которого контентом «наслаждаются» видеомагнитофон, копир, память компьютера – не знает, что он делает на самом деле.

Из статьи «Интерпассивность. Краткое введение».

В рамках аналитики человеческого существования Хайдеггер делает интересное замечание относительно статуса умершего, именуемого как уже-лишь-только-наличествующего (Nur-noch-vorhandenseins). Такой маргинальный статус экзистирования раскрывается как переход от бытия человеком к простому наличному существованию в качестве вещи – от живого субъекта к трупу. Однако труп не просто наличная вещь, наподобие стола или кружки – он особым образом притягивает внимание, проявляет себя для различных ритуалов.

В статье Дрю Долтона «Объект ужаса: Хайдеггер, Левинас и феноменология мертвых» было отмечено, что для Хайдеггера странным образом это явление трактуется как простая солипсистская установка – смерть Другого раскрывается как знак будущей смерти Я. Позиция понятна в рамках концепции субъекта в фундаментальной онтологии: жуткость чужой смерти становится только ступенькой в лестнице неустроенности человека в неподлинном существовании и, как следствие, открывает дверь к поискам подлинного экзистирования, понятого как бытие-к-смерти.

Труп Другого не является для человека просто вещью. Даже для патологоанатома он не выступает при первой встрече как просто подручное сущее наподобие куска кожи для сапожника. Статус умершего и ритуалы вокруг него говорят не о том, что труп отказывается от внимания подобно многим объектам-вещам, которые ждут своего часа феноменологического выявления сознанием человека, чтобы сказаться как подручные или неподручные, годные и негодные. Труп настойчиво требует внимания, выставляя напоказ тонкую грань между инаковостью и схожестью: тот же человек внешне, но уже совершенно другой экзистенциально, настолько другой, что статуса человеческого он в некотором роде лишён. Смерть раскрывает в Другом нечто до того скрытое и нечеловеческое, представляя собой раскрытие акциденции (внешних признаков смерти), но в тоже время отсутствие внутреннего, онтологического знания о ней.

Из статьи «Вирус для всех и Ничто. Что болезни могут рассказать о здоровых?».

Сартр говорил в «Бытии и ничто», что самым пугающим началом любви является взгляд. Косвенным образом его цитирует Бибихин: «Отведение глаз, у животных, от взгляда человека толкуется как их страх перед человеком; отчасти верно, потому что глядение в глаза означало бы желание напасть, чего животные хотят редко в отношении и человека, и себе подобных: драка чаще превращается в церемонию, display. <…> Брачная церемония часто начинается дракой» и современный популярный мем («Как тебя ведать? Как ведать? Не надо меня ведать»). Возможность быть узнанным пугает, пугает и то, что ты останешься неузнанным — для других и самого себя. Предельная самоненависть потому — это образ вампира, который не видит себя в зеркале и вообще не имеет отражения. Предельное знание себя, которое переход в незнание — это образ Нарцисса, что постоянно на себя смотрит.

Из статьи «Подгорная проповедь».

Ещё одна характерная черта нынешней эпохи — культ ностальгии и романтизация прошлого, что представляется социальной и психологической защитой перед полной неопределенностью будущего. Поп-культура активно эксплуатирует образы 80-х, 90-х и более ранние времена в сериалах, модной одежде и вечеринках. Зигмунт Бауман в книге «Ретротопия» пишет, что ХХ век начался с футуристической утопии и закончился ностальгией. Отказ от надежды на лучшее и не вызывающее доверия будущее обернулся культом стабильного и утешающего прошлого. Эти романтические фантазии с характерным для них слоганом «раньше было лучше» формируют ретротопическое мироощущение, в котором хорошо всегда там, где нас нет, а идеальным временем предстаёт прошлое. Такой ход мысли явно напоминает идею регрессии в психоаналитической теории: сталкиваясь с травмирующей реальностью, мы ищем простые средства удовлетворения и самоуспокоения, что были доступны нам на ранних стадиях развития. При этом речь идёт не только о простых практиках (в духе анорексии, заедания стресса, оральных «затычек» вроде сигареты, вейпа или бутылки), но и о культурной возможности фантазировать «прошлое, в котором удовольствие было доступно» (как, например, курильщики ностальгируют по 40-50 гг., в которых не жили, но это та эпоха, когда курить можно было везде — от личного офиса до салона самолёта).

В близком ключе размышляет Марк Фишер, описывая характерную черту капиталистического реализма как «медленную отмену будущего». В нём общее состояние таково, что «жизнь как бы продолжается, но время остановилось». Модные тренды и инновации стремятся опровергнуть эти мрачные пророчества критически настроенных теоретиков культуры и общества, однако очередной новый альбом Royksopp поразительно похож на два предыдущих, а ежегодно появляющийся новый iPhone привычен и не так сильно отличается от старого.

Из статьи «Стигмы времени и культура суеты».

Мораль — это ложь, а любые нормы и ценности относительны? В обычной жизни нетрудно встретить людей, которые так считают. Поскольку философам необходимо обосновывать свои взгляды, то они реже склоняются к подобной позиции. Но когда философы всё-таки отрицают мораль, то они обычно предлагают нечто большее, чем броские заявления. Андрей Леман рассказывает о теории моральных ошибок, которая является наиболее влиятельной формой обоснованной критики морали в современной философии.

Выкладываю свой перевод заметки Эдварда Фезера "Макинтайр о человеческом достоинстве", который я ранее уже выкладывал ВК. Оригинал можно найти тут. Ссылку на саму лекцию Макинтайра вы можете обнаружить в тексте перевода. Также хочу вам напомнить, друзья, что переводами я занимаюсь постоянно, как только я заканчиваю очередной перевод, я почти сразу же перехожу к работе над следующим (уже совсем скоро опубликую здесь свой новый перевод). Если вам хочется поддержать эту мою деятельность, то вы можете задонатить мне на Donation Allerts, на карту сбера — 5469 3801 2747 1786 (Master Card) или 2202 2016 3554 6605 (МИР), а также в криптовалюте:
BTC 1FcPs3yeCJYNFUQvv1x57jAaf6AqqUQf9L
ETH 0x3665a58c2154e05b22afe218915e6e6f5f576ff4
DOGE DPRdQzjirnTt8DRjEvd8JexRUMNRtqPg24

https://telegra.ph/Makintajr-o-chelovecheskom-dostoinstve-EHdvard-Fezer-02-14

#Василпереводит

Для лучшего изложения теории моральных ошибок рассмотрим небольшую мысленную ситуацию. Представьте возможный мир W1, который во многих отношениях схож с нашим и по поводу которого мы знаем, что в нём не существует никаких богов. В этом мире существует группа людей Р, которые верят в существование некоего бога Гермеса, о котором они произносят множество высказываний, описывающих его свойства и отношения с другими сущностями и, конечно же, среди этих высказываний есть и такое: «Гермес существует».

Соответственно, если мы знаем, что в W1 нет никаких богов, в том числе и Гермеса, то из этого следует, что все, кто считает иначе, находятся в большом заблуждении по данному вопросу. Группа людей Р ошибается по поводу всех своих описаний Гермеса, что делает все их высказывания об этом боге ложными. Более того, для данного мира будет верным и то, что любое будущее высказывание о Гермесе будет обречено на провал в поиске истины, что делает все утверждения о данном объекте тотально ложными.

Теперь же давайте представим, что бог Гермес из W1 аналогичен моральным ценностям и предписаниям из нашего актуального мира. Если допустить, что это так, то любые наши моральные высказывания являются ложными, так как они пытаются описать то, чего не существует, а значит обречены на провал в возможности когда-либо стать истинными.

Соответственно, также как атеист полагает, что любые высказывания о теологических сущностях являются ложными, также и теоретик ошибок в метаэтике будет считать, что любые моральные высказывания всегда будут ложными.

Из статьи «Почему мораль — это ошибка?».

Славой Жижек — не только сверхпопулярный сокрушитель идеологии, но и, неожиданно, философ любви, защищающий брак на гегельянских основаниях. В своих парадоксальных размышлениях на темы любви и сексуальности он обращается не только к Лакану, но к широкому кругу личностей, включающему Ленина и Сталина. Однако интерес к теме характерен и для всей люблянской школы психоанализа, а поэтому вместе с Вадимом Квачевым мы обсуждаем, как эта группа мыслителей строит альтернативу контрактному взгляду на любовь и отношения.

https://www.youtube.com/watch?v=8J-xNHfz_gw

Философия полна странных и эксцентричных позиций. Одной из таких является панпсихизм. Несколько огрубляя, панпсихизм можно определить как позицию, согласно которой психические или ментальные свойства присущи всему в нашем мире. Подобное утверждение легко окарикатурить до очевидно нелепого тезиса, что у камней есть сознание. И хотя никто из панпсихистов никогда не утверждал, что фундаментальные психические свойства сами по себе достаточны для возникновения сложного сознания, подобного человеческому или животному, это не преуменьшает странности самой позиции. Не преуменьшает её и обширный список самых респектабельных философов, когда-либо панпсихизм отстаивавших. Первые зачатки панпсихистских идей можно обнаружить ещё у Фалеса и Платона или в восточных мистических учениях. Также из прославленных философов прошлого панпсихизм в том или ином виде отстаивали Готфрид Лейбниц, Барух Спиноза, Уильям Джеймс, Анри Бергсон, Альфред Уайтхед, Бертран Рассел и Чарльз Хартсхорн. Среди наших современников известными защитниками панпсихизма остаются Томас Нагель, Дэвид Чалмерс, Филип Гофф, Гален Стросон и многие другие.

По какой же причине все эти искушённые в интеллектуальных загадках философы с готовностью отстаивают столь смелый и интуитивно сомнительный тезис? Для начала, панпсихисты не утверждают ничего, чтобы с очевидностью билось бы против обыденного здравого смысла. Панпсихисты (по крайней мере мейнстримная их часть) в целом согласны, что сложное сознание и психика, присущие людям и животным, это уникальное явление, обусловленное довольно специфичными процессами внутри нашей нервной системы. Неживая природа, включая камни, травинки, воду, воздух и так далее, собственным сознанием не обладает. Однако она обладает, считают панпсихисты, некоторыми ментальными свойствами. Доминирующей формой панпсихизма является панэкспериенциализм, который утверждает, что базовым ментальным свойством является переживание некоторого приватного субъективного опыта. Опять же, панэкспериенциалисты не утверждают, что камни или песчинки переживают столь же богатый и сложный опыт, как люди или животные — неживая природа способна только к простейшим экспериенциальным состояниям, тогда как сложные примеры приватных переживаний требуют чего-то вроде нервной системы.

Но даже в таком виде панпсихизм остаётся довольно контринтуитивным убеждением. Его очевидной трудностью является эмпирическая проверка, хотя панпсихисты не одиноки в этом, и практически любая философская теория сознания остаётся трудно верифицируемой. Но в таком случае остаётся непонятным, зачем кому-то вообще отстаивать панпсихистские убеждения, кроме как чтобы эпатировать невзыскательную публику? Хотя последний мотив может быть объяснением для некоторых людей, в целом причины для поддержки панпсихизма довольно рациональны. Дело в том, что панпсихизм позволяет решить ряд проблем, с которыми сталкиваются альтернативные теории сознания. Поэтому даже те, кому панпсихизм кажется контринтуитивным, могут предпочитать эту позицию как самую экономную и эффективную объяснительную модель в современной философии сознания.

Из статьи «Зачем быть панпсихистом?».

Легко ли доказать, что за пределами вашей комнаты существует мир, не выходя из неё? С античности и до наших дней философов занимает проблема скептицизма, которая ставит под сомнение видимую легкость таких задач. За это время возникло множество значимых скептических доводов от тропов Агриппы и аргумента Декарта о злом демоне до проблемы следования правилу по Витгенштейну. Рассматривая вопрос о доказательстве существовании мира за пределами комнаты, Алексей Кардаш показывает, как работают различные версии скептических аргументов и что им можно противопоставить.

Если бы меня спросили, действительно ли я принадлежу к числу скептиков, считающих, что все недостоверно и наш рассудок ни к чему не может применять никаких мерил истинности и ложности, то я ответил бы, что вопрос этот совершенно излишен и ни я, ни кто-либо другой никогда не придерживался этого мнения искренне и постоянно.

Дэвид Юм

Эко утверждает, что одна из главных бед – традиционализм, который возник «как реакция на рационализм классической Греции». Занимательно, ведь древние греки могли кому угодно провести мастер-класс: «Как быть народом нетерпимым к любым инаковостям и слабостям». Не стану говорить об исторически сомнительных методах евгеники из Спарты (хотя детоубийство родителями у греков не возбранялось). Лишь напомню, что греки были помешаны на соревновательности (принцип агона) и никакого сочувствия не испытывали к неудачникам. Классический рационализм существовал где-то на уровне нескольких философских школ, но даже там конкуренция присутствовала. Остальная культурная нация решала любой вопрос через любовь богов, что помогают в борьбе – не важно спортивной, политической, романтической или военной.

Древние греки были нетерпимыми. Они презирали неудачников, с брезгливой ксенофобией считали все прочие народы бессвязно бормочущими варварами, унижали людей рабством и оправдывали свои традиции. Одна из которых – изгонять или убивать всякого, кто что-то вякнул против законов и богов города. Спросите Сократа. Рациональностью в греческом полисе могло пахнуть на площади среди демагогов, философов и торговцев, но в судах, искусствах и других сферах жизни – царили агон и традиция. Как насчет решить судебный спор бросанием жребия? Или стометровочкой? Или лучшим стихом во славу прекрасной Темис? Нет? А что так, справедливости захотели?

Из статьи «Первородная дискриминация».