Дочитал «Табию 32», очень хорошо. Сюжет такой: Россия пережила «Кризис» и уже много лет находится в тотальной изоляции, которую в мире книги называют «карантином». Чтобы спасти страну от распада, новая власть объявила «переучреждение». Во всех бедах, оказывается, виновата русская культура, зараженная милитаризмом, шовинизмом и имперством. Власть отменяет Грибоедова и Лермонтова и учреждает новую культуру – шахматную. Дети в школах теперь зубрят не фрагменты из «Горя от ума», но партии Ботвинника и Фишера. Главный герой, студент Кирилл, приезжает в столицу изучать историю шахмат и постепенно обнаруживает, что шахматная культура тоже отравлена, а все научные светила скрывают от людей одну важную деталь – шахматы давно мертвы. В пересказе, возможно, звучит не очень впечатляюще, но это и неважно. Сюжет в романе Конакова нужен лишь для того, чтобы проверить на прочность несколько гипотез. Это по-сути и есть роман-гипотеза. В этом смысле шахматная основа текста прекрасно работает – ты, читатель, не историю читаешь, ты решаешь задачу.
Пока читал(решал), думал о нескольких параллелях. Во-первых, вспомнил «Историю твоей жизни» Теда Чана – тоже текст о власти языка. Там по сюжету героиня-лингвистка пытается наладить с контакт с пришельцами, изучая их язык, начинает мыслить, как они – язык чужих, чуждых существ полностью изменяет ее восприятие времени: время для нее больше не «длится», она видит все события одновременно, в том числе будущее, и в будущем – внимание, спойлер! – видит смерть своей дочери, но ничего не пытается предпринять, чтобы «изменить» это самое будущее. Язык чужих настолько изменил ее саму, что мысль о «будущем» и попытках как-то его «менять» кажется ей абсурдной. Конаков в «Табии» заигрывает с той же идеей, но продлевает метафору языка дальше, развивает ее: насколько наша культура определяет наше сознание? И как изменится сознание, если эту самую культуру сломать об колено? В реальности «Табии» живут люди, для которых мы – условные читатели русской классики – чужие. А они – чужие для нас. Герои и сами прямым текстом подчеркивают свои отличия от нас, сегодняшних:
«Помимо речи, шахматы трансформировали и наши способы мыслить, и наши способы чувствовать. Люди, воспитываемые не на Достоевском, но на Ботвиннике, гораздо более рациональны, конструктивны, спокойны и трудолюбивы. Все это прекрасно, хотя россиянам прошлого, жившим накануне Кризиса, мы, вероятно, показались бы кем-то вроде механических кукол, или картонных манекенов, или персонажей плохо написанного романа. «Безжизненные и бесчувственные», — сказали бы про нас».
«Ваш Д. А. У. и придумал для спасения страны заменить литературу шахматами — гениальный ход. Но следует понимать, что вследствие этого хода изменилась не только школьная программа, не только названия некоторых улиц, не только содержимое библиотек и книжных магазинов — сама наша речь стала другой. Легче всего это прослеживается в идиоматике. Сейчас, встретившись с какой-нибудь нелепостью, я скажу «бонклауд», а в начале XXI века выражались витиевато: «бред сивой кобылы». Если вам что-то непонятно, вы пожалуетесь «не попадаю в квадрат», но еще ваш дедушка сказал бы «не врубаюсь» или «не догоняю». О чем-то несложном наши предки говорили «одной левой» (вместо нынешнего «в два хода»)»
Дочитал «Табию 32», очень хорошо. Сюжет такой: Россия пережила «Кризис» и уже много лет находится в тотальной изоляции, которую в мире книги называют «карантином». Чтобы спасти страну от распада, новая власть объявила «переучреждение». Во всех бедах, оказывается, виновата русская культура, зараженная милитаризмом, шовинизмом и имперством. Власть отменяет Грибоедова и Лермонтова и учреждает новую культуру – шахматную. Дети в школах теперь зубрят не фрагменты из «Горя от ума», но партии Ботвинника и Фишера. Главный герой, студент Кирилл, приезжает в столицу изучать историю шахмат и постепенно обнаруживает, что шахматная культура тоже отравлена, а все научные светила скрывают от людей одну важную деталь – шахматы давно мертвы. В пересказе, возможно, звучит не очень впечатляюще, но это и неважно. Сюжет в романе Конакова нужен лишь для того, чтобы проверить на прочность несколько гипотез. Это по-сути и есть роман-гипотеза. В этом смысле шахматная основа текста прекрасно работает – ты, читатель, не историю читаешь, ты решаешь задачу.
Пока читал(решал), думал о нескольких параллелях. Во-первых, вспомнил «Историю твоей жизни» Теда Чана – тоже текст о власти языка. Там по сюжету героиня-лингвистка пытается наладить с контакт с пришельцами, изучая их язык, начинает мыслить, как они – язык чужих, чуждых существ полностью изменяет ее восприятие времени: время для нее больше не «длится», она видит все события одновременно, в том числе будущее, и в будущем – внимание, спойлер! – видит смерть своей дочери, но ничего не пытается предпринять, чтобы «изменить» это самое будущее. Язык чужих настолько изменил ее саму, что мысль о «будущем» и попытках как-то его «менять» кажется ей абсурдной. Конаков в «Табии» заигрывает с той же идеей, но продлевает метафору языка дальше, развивает ее: насколько наша культура определяет наше сознание? И как изменится сознание, если эту самую культуру сломать об колено? В реальности «Табии» живут люди, для которых мы – условные читатели русской классики – чужие. А они – чужие для нас. Герои и сами прямым текстом подчеркивают свои отличия от нас, сегодняшних:
«Помимо речи, шахматы трансформировали и наши способы мыслить, и наши способы чувствовать. Люди, воспитываемые не на Достоевском, но на Ботвиннике, гораздо более рациональны, конструктивны, спокойны и трудолюбивы. Все это прекрасно, хотя россиянам прошлого, жившим накануне Кризиса, мы, вероятно, показались бы кем-то вроде механических кукол, или картонных манекенов, или персонажей плохо написанного романа. «Безжизненные и бесчувственные», — сказали бы про нас».
«Ваш Д. А. У. и придумал для спасения страны заменить литературу шахматами — гениальный ход. Но следует понимать, что вследствие этого хода изменилась не только школьная программа, не только названия некоторых улиц, не только содержимое библиотек и книжных магазинов — сама наша речь стала другой. Легче всего это прослеживается в идиоматике. Сейчас, встретившись с какой-нибудь нелепостью, я скажу «бонклауд», а в начале XXI века выражались витиевато: «бред сивой кобылы». Если вам что-то непонятно, вы пожалуетесь «не попадаю в квадрат», но еще ваш дедушка сказал бы «не врубаюсь» или «не догоняю». О чем-то несложном наши предки говорили «одной левой» (вместо нынешнего «в два хода»)»
